Философ, психоаналитик. Кандидат философских наук. Основатель Музея сновидений Фрейда (1999, Санкт-Петербург); почетный член Совета The Museum of Jurassic Technology (Los-Angeles). Главный редактор журнала «Кабинет».
О знакомстве с самиздатом
Я советский человек, и о самиздате я узнал, наверное, лет в 15, в 16. Я жил в Советском Союзе в городе Смоленске. Больше всего меня интересовала и, наверное, продолжает заводить и интересовать музыка. Я занимался музыкой, я любил музыку, покупал пластинки, я записывал все время магнитофонные пленки. Эта вся контрабандная деятельность, безусловно с элементами контрабанды. Поскольку она затрагивала, как ни странно, интеллектуальную среду, то ничего удивительного нет, что лет в 17 или 18, накопив бешеную сумму денег в 60 рублей, я купил не пластинку очередную музыкальную, а купил книгу «Часть речи» Иосифа Бродского, которая у меня до сих пор где-то есть издательства Ann Arbor Michigan. Я был счастлив.
Про тамиздат и музыку в повседневной жизни
Вы меня про самиздат, я начал про тамиздат. Когда мне было лет 20, я познакомился с абсолютно гениальным самиздатским музыкальным журналом…это был журнал по авангардному…был журнал «Квадрат» музыкальный, скорее всего про него я и говорю. Был такой человек Ефим Барбан. Смоленск был напрямую связан с Ригой и Ленинградом, в моей голове, по крайней мере, не в моей голове, а в моей жизни — я ездил в эти два города и в Смоленске через своих друзей-музыкантов столкнулся с этим журналом: «Квадрат». Это был журнал про традиционный джаз, но это все равно самиздат. Традиционный джаз меня никогда не волновал и не трогал, мой старший брат профессиональный джазовый музыкант, я не мог любить джаз, потому что это его музыка. Зато я полюбил фри-джаз, и Ефим Барбан, собственно, написал книгу «Черная музыка, белая свобода». Мне попала в руки эта его самиздатская книга, и ее пилотаж был крайне высоким, потому что был тамиздат, самиздат и межиздат — это я придумал сейчас по ходу слова. Имеется в виду, что мы читали книги между строк под рубрикой «буржуазная культура» или что-то в этом духе, из которой мы узнавали, кто такие Карлхайнц Штокхаузен, Маурисио Кагель, я по музыке сейчас иду, оттуда мы узнавали, из критики буржуазной культуры. Про все про это [джазовых авангардных музыкантов] можно было прочитать в этой самиздатской книге, потому что Барбан — мегакрутой человек. Кстати, я дружил долгие годы с Курехиным, а название «Поп-механика» придумал не кто иной, как Барбан.
О журнале «Квадрат» и знакомстве с культурной жизнью ленинградского андеграунда
По поводу журнала «Квадрат» ленинградского — ваш вопрос, как я познакомился, он еще не закончился — я метался между Ригой и Ленинградом, я понимал, что из Смоленска я все равно уеду рано или поздно, и в 1979 году я понял, что уеду в Ленинград. С самиздатом это напрямую связано, потому что 79-ый год — это еще Советский Союз. И когда я сюда приехал, была осень, шел дождь, мы встретились в кафе на петроградской стороне с Аркадием Драгомощенко, и это было начало пути в сторону самиздата в том числе, потому что Аркадий сотрудничал с журналом «Часы» так или иначе. Потом я познакомился с Кривулиным и Борисом Ивановичем Ивановым, и потом мы еще долгие годы общались. С Борисом Останиным мы тоже дружили, я к нему в котельную ездил.
О сплоченности андеграундного сообщества
Наверное, мой любимый журнал был переводческий самиздат, это журнал «Предлог», и с Сергеем Хреновым мне было проще всего общаться, потому что Сергей был одновременно и человеком от музыки, близким к Алику Кану, поэтому с ним мы хорошо сошлись. Потом я что-то писал туда, возможно, и в «Часы» тоже. В «Предлог» точно. Все равно это была одна компания. Тогда можно было представить, что Драгомощенко окажется на сцене у Курехина, там же окажется пол Рок-клуба, все мои будущие друзья. То есть не было того разделения, тогда все было вместе и все эти самиздатовские журналы тоже циркулировали. На всякий случай, забрасывая удочку чуть дальше, в 91-ом году мы основали свой журнал «Кабинет». Я не знаю, до какой степени он самиздатский, он другого чуть-чуть поколения, я бы не стал его сравнивать с «Предлогом» или с «Часами».
О том, как находилась музыка
в 12-13 лет моя жизнь заключалась в радио, это было окно в мир — имеется в виду в первую очередь «Голос Америки» из Вашингтона и BBC, две станции. В 13 лет я услыш одну песню; дело не в том, что это Led Zeppelin, дело в том, что это конкретная очень песня – Whole Lotta Love, середина которой представляет собой вдохи, вздохи, шумы, и меня полностью «сорвало» с этой песни, и я обрел свою идентичность, это момент моего рождения. Вся музыка моего брата по-прежнему осталась со мной, я до сих пор ее слушаю, но у меня появилась своя музыка — это было в Смоленске — и я попросил своего брата найти выход на людей, у которых можно что-то записывать, у которых есть диски. Смысл в том, что мой брат сказал: «Да, я знаю этих парней». В Смоленске была группа людей, пять человек, которые занимались, говоря на милицейском языке, фарцовкой, то есть они покупали в Риги или Ленинграде у моряков диски и возили. Все это было моментально, я по радио слышал, что вышла новая пластинка Black Sabbath, моей любимой детской группы, и до сих пор любимой абсолютно, и я уже через какое-то время либо мог ее записать, либо купить. Записать за два или три рубля, а купить, соответственно, 50-60 рублей. Зарплата была примерно 80-100-120, в среднем — 100. То есть две пластинки — одна зарплата примерно. Так вот, этот человек жил в другой части города, я брал тяжеленный магнитофон, если я не ошибаюсь, комета, и по воскресеньям через весь город с остановками — прошел метров 20, поставил магнитофон, отдохнул, взял, понес дальше. Потом начинается самое счастливое время, когда человек вынимает новые диски, чего он там наполучал. Надо было покупать катушки, не кассеты, кассеты появились потом. В Риге тогда я иногда по два-три месяца жил у Коли Судника, он пионер индустриальной музыки, которая и стала моей основной музыкой. Он делал инструменты, у меня есть первая пластинка, которая вышла в Лондоне. Мой самый первый текст — об этом никто не знает — текст на пластинке группы «ЗГА».
О культуре самиздата и интернациональности
Самиздат и вся андеграунд культура, во-первых, это дикий пафос: я чувствую себя избранным, я принадлежу к кругу избранных, у меня есть возможность читать то, что советские люди не то что не читают, они не знают о существовании этого. Для меня это один круг, одна циркуляция. Музыка приходила вся день в день. Железный занавес, с одной стороны, но он настолько был дырявый, к счастью, что и книжки, и пластинки, все это доходит очень своевременно.
Второй момент — интернейшнл компания. Например, Кривулин — славянофил, Драгомощенко — западник. О Западе: Гваттари приезжал в Ленинград, есть статья в «Кабинете», Кейдж, Деррида, Лаку-Лабарт, Раушенберг, Николь Лоро, Агамбен. У нас Перестройка же начиналась с Курехина, Цоя, Тимура Новикова.
О журнале «Кабинет»
У «Кабинета» две «истории». Первая — самиздатская. Это 90-е, времена самиздата прошли, но в то же время это САМиздат, это не зарегистрировано нигде. Стратегия была такая — мы делали оригинал-макет. Я говорю мы, потому что я просил кого-то из художников свой вклад внести, Вадим Овчинников или Влад Гуцевич, Владик Монро вносили свои элементы, и делалась одна копия-оригинал, которые у меня не все, но есть. У Шагина был первый в городе ксерокс, первый копировальный аппарат. Соответственно, я приносил Мите оригинал, и по дружбе — это центральное слово, кстати, все делалось по дружбе, на этом я настаиваю. Принципиальное слово второй половины 80-х до первой половины 90-х, эти десять лет — это годы дружбы, все со всеми дружили. Митя делал 99 экземпляров. Я и Деррида предложил сделать 99 экземпляров его книги. Мы первую книжку Лиотара издали с автографом, он был в диком восторге. Это действительно самиздат в том смысле, что это рукоделие. Принципиально важна была обложка, у нас был специальный человек на обложках, Вадим Инфантьев, за небольшие деньги он делал нам твердые ледериновые переплеты. Вторая история — с 97-го года, «Кабинет» был уже другой совсем.
О том, как начинались выставки
В 1987 году на конференции молодой филолог из МГУ Миша Дзюбенко умудрился соединить людей, которые никогда в одном пространстве раньше не были, например, Вячеслав Всеволодович Иванов и Дмитрий Александрович Пригов, и тут же Пепперштейн, Ануфриев. Там мы познакомились с Олесей Туркиной и потом поженились, и так мы стали делать вместе выставки, потому что Олеся — профессиональный куратор. <…> наша первая совместная выставка — «Женщина в искусстве».
Олеся Туркина: Я хочу сказать, что первая выставка — «От неофициального искусства к Перестройке» открылась в декабре с жуткими очередями. Виктор писал первый текст про некрореализм критический. Мы делали ее с художественным кооперативом «Ариадна». Резон был простой — деньги.
О преподавании и иерархии, ученичестве и сообществах
Сергей Курехин и педагогика в моей голове несовместимы, он слишком саркастичен, слишком манипулятивен, жесток. Тимур Новиков понимал всегда, что двигаться нужно коллективом, что нужно создавать историю за счет создания среды, Тимур был революционен и авангарден в самом этом перформативном жесте: «ты будешь фотографом, ты будешь композитором». Тимур был великий педагог, который спас от бродяжничества и наркомании массу молодежи, говоря о том, что «будьте художниками».
Если ты художник в 80-е годы, это звучит очень круто, ты как космонавт, уважаемый человек. Но компании абсолютно разные. Я не могу представить Цоя в роли учителя, я не могу Курехина представить в роли учителя, да он порвет всех своих учеников. Сергей — диктатор еще тот. Издеваться, застебать — любимое его занятие. Тимур абсолютно другой. Он понимает: мы будем двигаться средой. I’m the leader of the party, возглавляю стаю свою, и чем она шире, тем лучше.
По поводу иерархии и звезд — это Тимур. Игры в бюрократию — это постоянно. Выдавать документы, удостоверения, корочки, все это зафиксировать. Мы профессора — Маслов, Гурьянов. Попробуй Тимуру скажи: «ребята, какие вы академики, вы сами научитесь рисовать сначала, а потом будете других учить, что вы гоните вообще, академики». Тоже искусственно созданная, но важная программа Тимура — пантеон, в который входят абсолютно четко Маяковский, Энди Уорхол, дальше можно расширять — Юрий Гагарин.
О начале Перестройки постоянном празднике
Была и официальная культура и неофициальная. Они в контрах. Тимур, когда ставит на небосклон Энди Уорхола, заканчивает это противостояние конформистов и нонконформистов. Советское противостояние 70-х годов прекращается с появлением Тимура Новикова. Поэтому я говорю, что Перестройка началась до Горбачева. И то, что делает Курехин, тоже полный переворот представлений о том, какой может быть культура. Курехин не музыкант на самом деле, он намного больше. «Поп-механика» — это зрелище, постоянное ожидание праздника. И на сцене сексолог Щеглов вдруг вместе с Драгомощенко.
Леша Вишня и сексолог Щеглов на сцене. Маяковский, Энди Уорхол, Юрий Гагарин и Раушенбах для Тимура там же. Не забывайте, я начал весь рассказ с того, что это интеллектуальная среда. Я помню разговоры с Курехиным про Федорова и Курта Гёделя. Ничего удивительного в том, что Раушенбах ценился, точно так же ценился Владимир Малявин, китаевед, которого Аркадий хотел привлечь к «Поэтической функции». Была Завацкая, востоковед: дружба, взаимная поддержка и интеллект.
