Татьяна Ковалькова — выпускница журфака ЛГУ, в 80-е годы работница советской печати, репортер ленинградского телевидения, участница, исследовательница и публикатор неофициальной культуры.
О важности социальной обеспеченности
Я родилась в Ленинграде, родители мои приехали из Беларуси в конце 1950-х. Они были из крестьян Могилёвской губернии. Папа приехал вслед за своим старшим братом, закончил «Военмех» и всю жизнь проработал на заводе «Большевик». Мама приехала из Минска вслед за мужем. Всю жизнь проработала на заводе «Звезда», но мечтала о другом. Я родилась в 1964 году. У меня даже есть медаль в честь рождения, которую получали все ленинградские дети, с барельефом Ильича на обратной стороне. У меня были социальные тылы, в отличии от сверстников из интеллигентной среды, а потом и нонконформистской. Мои папа и мама работали на военных заводах, а это означало гарантированный социальный пакет: детский отдых, спортивные базы, лучшие медицинские комплексы и, наконец, жильё. Я практически никогда не жила в коммуналке, потому что от завода сначала дали две комнаты на Лиговке, где у меня прошло детство, в трёхкомнатной квартире, а потом и отдельную квартиру. В социальном смысле я была беззаботна. Я могу это оценить, потому что когда я познакомилась с Олегом и с его средой, то там «квартирный вопрос» стоял остро, да и просто элементарные гарантии стабильной зарплаты отсутствовали. Если ты не вписывался в государственные институции, то ты нищ и гол. Я могла себе позволить вырасти таким петербургским мечтателем из «Белых ночей» Достоевского. Спасибо моим родителям, особенно маме.
О начале журналистской деятельности
Я пошла в школу на углу Расстанной и Лиговки, где жила до 12 лет. Потом я училась в специализированной школе в Стрельне для детей с проблемами позвоночника. Это такая школа-интернат. Мы там были шесть дней в неделю, и только на выходные – дома. Так было до 8 класса. Потом мы переехали в Невский район, и я последние два класса заканчивала в обычной дворовой школе. Когда я уже поступала в университет, это очень чувствовалось. Мой уровень подготовки, по сравнению с детьми из интеллигентных семей, оставлял желать лучшего. Меня взяли на факультет журналистики только потому, что у меня был высший бал за творческий конкурс. К тому времени у меня уже были печатные работы в многотиражках. В 18 лет папа меня пристроил в газету «Коммунист», которая выходила на его заводе «Большевик». И мне как юному дарованию доверили последнюю страницу, где были культура и спорт. Я брала интервью у звёзд спорта, например. На спортивной базе завода тренировались олимпийцы по плаванию, легкой атлетики, фигурному катанию. Кроме того, у завода был и свой Дворец культуры, имени Ленина, как водится. Это был огромный комплекс с различными секциями: от балета до конструирования, кружками для взрослых и детей. Надо было как-то освещать деятельность этого ДК. Освещать партийную работу мне не доверили, конечно. Ещё надо было брать интервью у ветеранов войны и труда, что-то я делала и для радио. В общем, для 18 лет было интересно.
Более того, главным редактором этой многотиражки был потрясающий человек Юрий Васильевич Лисицын. Позже он рекомендовал меня в газету «Вечерний Ленинград», и к его мнению прислушались. Не знаю почему он не стал делать карьеру. Был такой эпизод. Я по его заданию написала свой первый очерк про директора библиотеки, кстати, именно этого ДК имени Ленина. Женщина меня впечатлила, и у меня получился большой текст, который заканчивался очень поэтично: она садится вечером в такси и его зелёные огни исчезают в тумане. Когда он красным карандашом убрал мой «лучший» финальный фрагмент, я вздрогнула. Это был первый урок хорошего вкуса. При этом, видя мою растерянность, он зашёл в общую комнату, где было ещё пять сотрудников, держа мой уже напечатанный текст, и обратился к старшей из них, которой было около 60 лет: «Вот, Вера Ивановна, если бы Вы так начинали, то сейчас были бы уже русским классиком». Он был настоящий артист! Собственно, профессии научил меня именно он, не университет.
Почему журналистика?
У нас в 80-х годах журналистов неплохо готовили. Это сейчас остался один пиар и ещё непонятно что. Мне грустно от этого. Нас воспитывали на идеалах демократической журналистики XIX века. Мы были старорежимные в этом смысле. Если посмотреть учебный план, то можно увидеть, что половина дисциплин была именно по истории журналистики. Перед нами раскрывались, таким образом, пути, укоренённые в нашей культуре, и мы могли выбирать. Меня, скажем, заинтересовал путь масонства. Я даже написала о Лунинском направлении в русском масонстве курсовик и думала писать диплом, но, передумала. Это тебе не пиар! Наряду с этим был и предмет «основы советской пропаганды», по которому был серьёзный экзамен. Это очень полезный предмет. Теперь, когда я смотрю новости, то вижу, как это сделано. Для меня всё прозрачно, ибо нас этому обучали: как манипулировать общественным сознанием и мнением. Это вполне себе конструируемые вещи. Тогда это считалось основной пропаганды, которую каждый советский журналист должен знать и уметь пользоваться. Я считаю, что у нас было хорошее образование.
О проблемах с защитой диплома из-за участия в жизни молодежных неформальных объединений
При защите диплома у меня была большая проблема. На последних курсах я уже была погружена в тему Самиздате, участвовала в работе Совета по экологии культуры (он легализовался при Фонде культуры, возглавляемом Д.С.Лихачёвым). Из-за этого меня выгнали из Комсомола, что стало известно на факультете. Возникла проблема с допуском к защите. Я тогда работала в «Вечернем Ленинграде». Мы ведь все «пуганные». Моя мама была в истерике, в шоке, даже хотела меня сдать КГБ. Она сказала: «Как это возможно! Из комсомола тебя выгнали, ты загубила всю свою жизнь.» У нас были семейные драмы. Но я решила, что уже во всю идёт Перестройка и что вряд ли из-за этого мне не дадут защититься. Но, на самом деле, были прецеденты и это отдельная история. Заведующий отделом информации А.Володин, где я работала, рекомендовал мне обратиться к тогдашнему председателю нашего Союза журналистов (он много лет был собкором «Известий» в Ленинграде) Анатолию Степановичу Ежелеву. И я пошла к нему, и он мне написал рекомендацию и сказал: «Ничего не бойтесь! Тема диплома, конечно, провокационная, но всё же, уже не те времена.» Благодаря его ходатайству к защите диплома меня допустили. Ежелев оказал существенную поддержку и группе «Спасения» при отстаивании гостиницы «Англетер». Вступился за честь «мальчиков с Исаакиевской», как их тогда назвала партийная печать. Я в своё время проанализировала и поняла, что наше поколение – последнее советское поколение. Мы закончили университет в 1988 году, и он был ещё имени А.А.Жданова. А в 1989 это имя исчезло из наименования университета. На нас все закончилось.
Об одной тройке
Декан нашего факультета на гос. экзамене по научному коммунизму поставил мне тройку. Это была единственная тройка в дипломе. Я запомнила этот эпизод, потому что восприняла его символически в русле моих размышлений о происходящем вокруг. К тому времени я уже два или три года была в Самиздате. Этот экзамен был настоящей экзотикой для меня. У меня были передовые идеи в отношении классовой борьбы в духе Маяковского. Билет был: назвать и обосновать самый передовой класс, который двигает исторический процесс. И я рассказала, что вообще-то в исторической перспективе передовые классы менялись. В XVIII веке – это была буржуазия, потом в период индустриальной революции – пролетариат, потом студенчество, если вспомнить 1968 год. И они это выслушали с каменными лицами. А когда я закончила, то резюмировали: «К сожалению, Вы продемонстрировали незнание самых элементарных вещей». Прямо на экзамене у нас началась дискуссия, но не долгая. Очевидно, что самым передовым, с точки зрения марксизма-ленинизма, был и останется во веки веков пролетариат. И здесь точка. То есть мне надо было ответить так, и далее рассказать историю рабочего движения. Такой конформизм я не могла себе позволить. Двойку нельзя ставить на государственном экзамене, поэтому чтобы отпустить меня с тройкой, декан задал последний вопрос: «верите ли Вы, что мы построим коммунизм?» И вера моя спасла меня!
О знакомстве с самиздатом
Все началось, когда я стала работать в «Вечёрке», в отделе информации. И вот 1986 год, группа «Спасение» отстаивает дом Дельвига на Владимирской площади. Это была первая встреча с новым для меня, впрочем, и для города, явлением. Я просто поразилась – наконец-то я нашла! Комсомол, поэма «Владимир Ильич Ленин» – дело хорошее, но мёртвое, а тут – прям живое дело! Меня это вдохновило. И, как всегда, поскольку у меня хорошие организационные способности, я довольно быстро вошла в Совет по экологии культуры. У меня даже была секция. Я взяла на себя проект «Петербургский Монмартр». Первые выставки-продажи на Малой Конюшенной улице – это мы пробивали. Два года жизни ушло на то, чтобы это просто разрешили. Мы ходили, доказывали законность, убеждали администрацию что во всём мире это прекрасно существует, и что налоги с этого художники не должны платить. Вот именно с этим копеечным заработком они долго не могли примириться, вызывали милицию.
Об одной попытке построить карьеру
Мой начальник, редактор «Вечерки» Валентин Майоров, как-то узнал, что я имею отношение к молодёжным протестам в защиту петербургских исторических зданий. Он меня позвал, сказал: «Татьяна, знаете, я имею намерение Вас перевести из информационного отдела в отдел очерков. Но, у меня к Вам просьба. Вы участвуете в этой молодежной жизни. Напишите нам об этом изнутри.» И он меня пригласил в кабинет: чай, рахат-лукум. Я почувствовала себя человеком, такое уважение. Я так возгордилась! Я сказала, что напишу. Написала в ночи работу. Она называлась «И ропщет мыслящий тростник». Начальник прочел. Утром иду, неделя где-то прошла с разговора, иду и улыбаюсь. А он мимо прошел и не поздоровался. Я так удивилась, ну хоть бы вызвал меня, сказал, что и где сделала плохо, не то написала…игнор полный. То есть, у меня был шанс сделать карьеру. Я своему зав. отделу информации вопрос задаю: это что такое? Он говорит: «так ты, наверное, написала правду».
О влюбленности и подполье
– Как произошел переход от журналистского, медиального, не вовлеченного положения, приключения, касательно самиздата, до полного вовлечения?
– Это момент выбора. Если бы я не вышла замуж за Олега Охапкина, то вряд ли бы смогла погрузиться в эту среду до такой степени. Но Охапкин – это крайнее проявление подполья. Потому что большинство – это, скорее, конформисты были. Но Олег Охапкин – это подполье Достоевского, которое связано с его подлинной религиозностью. Я всего этого не знала. Увидела красивого мужчину, как было в него не влюбиться? А то, что он мученик в исконном смысле этого слова и представить не могла. Но когда узнала – поздно было, своих не бросают, дальше уже ничего не оставалось делать кроме того, чтобы быть верной. Поэтому пришлось мне во всё это вникнуть окончательно!